Это уже наступило, но ещё не происходит,
и пока так, хочу сказать…
Вот и настали те дни, когда я плачу за право дышать мелодичным колючим хрипом. Он тесно вплетается в жёлто-серое небо, так и не наставшего уральского лета. Как добрая старуха-садовод норовит поделиться со всеми урожаем кровавых яблок, так и дождь щедро осыпает меня водяной мукой всякий раз, когда я снова у него в гостях. Последнее время я часто захожу к нему и долго брожу по гигантским комнатам его бескрайнего имения. Солнце, кажется, этому только радо и каждый день снова и снова зовёт меня заглянуть. А когда я прихожу, или просто забегаю узнать новости, оно прегорячо целует меня, и я знаю, что оно не хочет вновь уходить туда, откуда едва видным тусклым светом будет искриться его всеобъемлющая любовь. Однако ничто не в силах этого предотвратить, можно только отсрочить, но, как ни старайся, его рано или поздно всё же отгородят он нас. Уже сейчас мягкое, тусклое серебряное дитя его, тонко улыбаясь, всё сильнее сдвигая брови, является за ним, а оно всё просит прийти позже, но оно уже безмолвно кутает его в себя, взамен предлагая снег, много белых искрящихся песчинок.
Город слабо сопротивляется, потом нехотя позволяет себя им покрыть, в конце-концов, в изнеможении погружается в белое до слепоты болото. Он устал мне показывать всякие потаённые детали свои и теперь спешит скорее их укрыть чёрным с блёстками шёлковым покрывалом, ненавистно бросая взгляды на дома, которые, будучи несмышлеными отроками его, ещё зрячими желтыми глазами прожигают завесу, и свет незамедлительно крадёт из-под неё всё, что только обнажится.
Наконец, Он уводит с собой солнце. Уводит дальше и дальше, к себе, чтобы ни мы его не могли видеть, ни оно к нам тянуться. Ветер зол, но сделать не может решительно ничего. Теперь он в бессильной ярости сквозь слёзы и тупую боль пронзает собой всё на пути. Он-то знает, что серебряное дитя светила увёл с собой не только Солнце. Он похитил лето. Отобрал у ветра всё. Вместе с тем, обратил его сестру в белую колючую пыль, обречённую на бесконечное падение, на презрение со стороны тех, кто когда-то их любил, и кого любили они и, сами не зная того, любят даже сейчас. И, верно, они не знают, что с неба белым пеплом с погасшего костра ликования к ним спускается в истоме часть лета. Дождь, Ветер и Солнце - они были летом.
Воздух в обителях ещё долго не сможет поверить, что нечто когда-то давшее ему жизнь, что согревало и любило его, заставляя делиться тем же со всеми, снова похищено. Он не простит этого никому и будет в наказание больно ожигать щёки всякого, кто проделал путь через ледяную пустыню пепла в толстых тряпичных доспехах, и после того дерзнул окунуться в него.
Но оно вернётся, нужно пережить. Солнце сбежит. Любовь и тоска в нём разрастутся и волной смоют копоть с чрева ребёнка, и он снова превратиться в милого альбиноса, будет рваться, и сцепляться, и прыгать, и вертеться вокруг родителя, умильно улыбаясь белыми зубами и сверкать светло-голубыми глазами, отражая подаренный свет. Солнце выжжет недуг ветра, согреет дождь. И то, что сделают они вместе, смешается с грустью, тоской и надеждой, и лето хлынет нескончаемым потоком и заполнит каждого, проникнет в самые потаённые уголки, изменит всех.
А пока ветер остался один. В одиночестве утратил человеческое, поседел, стал жестче и острее, и теперь в неистовом бреду дождётся солнца, переживёт зиму…
...а кто-то нет.
11.09.06
Отправить комментарий