Спускался по лестнице в магазин, хотел поставить напоминание, смотрю - 25.11.08 Купил Сухарика Второго.
Спустя месяц или около того, оказалось, что это самка (так бывает), но имя уже было дано, тем более, что если бы даже я и раньше об этом узнал, всё равно бы назвал именно так. Это скорее не имя, а титул. Титул продолжателя рода Сухариков. Давным-давно, будучи еще в восьмом классе, я купил белую мышь (да, с красными глазками) и назвал ее Сухарик. Потому что она очень любила сухарики. Хотя, чего она только не любила, так что это очень тривиальная причина. Как бы там ни было, через 1,5 года она сдохла, я взял стеклянную банку в поллитра, положил ваты на треть, туда положил тело, а сверху завалил ватой, потом закрыл плотно крышку, закапал щель воском и поставил в письменный стол. А примерно через 2 месяца тушка была извлечена, похоронена в саду у дяди Маска, а еще через год была прах этот был успешно разрыт в рамках мероприятия "поиграем в археологов". С тех пор я о грызунах как-то не думал, одним рыбкам удавалось продолжать отравлять мне жизнь запахом из своего аквариума.
А когда я закончил одиннадцатый класс и поступил в универ (с очень большой долей случайности), меня поселили в съемной комнате, где я волен был делать всё, что хотел. Мысль завести животное долго себя ждать не заставила. Мысль о том, что этим животным должна стать крыса, заставила себя ждать еще меньше. Кроме того, я узнал, что моя одногруппница некогда держала крыс, у нее остались всякие примочки и девайсы, так что оставалось проделать самое главное, чем я, как сейчас помню, во вторник днём и занялся.
Поначалу она жила на столе, в обувной коробке без крышки, в которой стояла еще одна коробка поменьше. Получился такой домик с участком. Сознательность крысы я резко переоценил. Сначала она просто прогрызала всевозможные ходы-выходы в коробке, пыталась сматываться, но дальше края стала ее не хватало. Я менял коробки, а крыса тем временем росла. Начала перелазить через бортик и таскать к себе в хату всё, что только видит. Я возвращался домой, и находил вещи, которые до того лежали на столе, закупоривающими и без того маленький вход в крысин дом.
Так продолжалось еще 1,5 месяца, а потом крыса смылась. Это событие выдалось на и без того очень трудны период недели, так что после, пойманная ценой огромных усилий, она в наказание была посажена в пищевой контейнер, куда бы поместилось две таких, заперта крепко-накрепко, и так провела 2 дня на корме и воде. А потом я купил трехэтажную клетку и всё встало на свои места. За всякие своенравные поступки, а также за бесстрашие, проявленное в смывательствах и прочем дебоширстве, крыса удостоилась звания Великой и Храброй. Мы с ней нашли примерный общий язык, я пытался ее дрессировать, она в 40% случаев откликалась на свое имя, умела служить, знала команды "домой" и "нельзя", умела проситься гулять. А потом я по известным причинам купил вторую крысу, и Сухарик распустился. Но это уже другая история.
Ныне же Сухарик Второй Великий Храбрый жив и здоров, пережил поездку на Урал летом, незадолго до этого за месяц крепких пьяных дебошей крыса привыкла еще и гулять вместе со мной, сидя в сумке и почти ничего не трогая. Только том Толстого очень сильно погрызла.
В общем, как-то так. С днём рождения, крыса.
"А ты когда начал курить?" - спросил я отца. Мне десять или двенадцать лет. Темно, вдалеке сквозь деревья виднелись желтые резаные пятна горевших окон, едва различимым серым овалом справа мерещился стадион. Внизу волновался черный бездонный океан газона шириной во весь дом. Я обеими руками держусь за перила, болтаю одной ногой и гляжу то по сторонам, то вниз, то перед собой. Мы стоим на балконе, а вокруг стоит теплая летняя ночь.
"В армии, - сказал отец. - Когда плохо было, лет в двадцать." Я представил человека с фотографии, которую видел несколько минут назад, с таким же как и на ней растерянным лицом и теми же длинными волосами, одетого в защитного цвета штаны и китель с закатанными рукавами, сидящего в маленькой комнатке с бледно-желтыми стенами и очень слабым освещением, на койке, которая, как и остальные предметы на этой моей воображаемой картине, виделась мне размытым пятном неопределенного цвета. Представил, как он сидит, ссутулившись, опустив голову, и закуривает первую в своей жизни сигарету, целиком белую, совсем не такую, как те, которые отец курит сейчас, с оранжевым концом. За стенами моей воображаемой казармы была такая же ночь как у нас.
Я решительно никогда не понимал этого занятия, смысл его был для меня непостижим, хотя я особо и не старался его понять. Меня это просто не интересовало. Отец мог быть совершенно покоен; когда он сказал мне никогда в жизни не брать этого дерьма в рот, мне было дело до всего, пожалуй, кроме сигарет. Я никогда не обращал внимания на то, курит ли кто-нибудь, когда, идя по улице, вертел головой по сторонам, разглядывая всё, что попадало в поле моего зрения. Я не замечал запаха сигарет, ни когда общался с отцом, ни когда мы приходили в гости к маминому брату. Единственное только, от деда всегда приятно пахло табаком, этот запах я знал. Он курил тогда "Беломор", поэтому неудивительно, что усы его у самого рта имели темно-желтый оттенок, а от рук всегда был стойкий запах. И я знал, что это табак, но я принимал это как данность, как и то, что летом всегда нужно ездить с бабушкой в сад и что у меня глаза зеленого цвета.
В девятом классе, в числе прочих знаменательнейших событий, случилось и такое, что мне позволено было ходить на занятия в городской морг. Почти все посещающие были старше меня как минимум на год. Однако на тот момент моих познаний в анатомии было достаточно, чтобы присоединится ко всей этой компании. Не было, думаю, ничего такого, что меня интересовало сильнее, чем изучение тела. Кроме этого, по правде говоря, не было вообще ничего, что меня тогда хоть как-нибудь интересовало. Музыка - отдельный разговор.
В морге курили решительно все. Кто постоянно, кто тайком и только там, некоторые за компанию. Курить можно было в любом месте: на кухне, в коридорах, в кабинетах, в музее, в секционном зале, на складе, в подвале, в холодильнике, в лаборатории, в лекционной. В туалете, конечно. Что касается анатомов, в частности, того, который вел занятия у нас, то он курил всегда, везде и при любых условиях. Только вечером, когда его можно было застать спящим в кресле, облокотившись на журнальный столик или за рабочим столом, где он спал, сложив голову на скрещенные руки, рот его был свободен от оранжево-белой набитой табаком бумаги "BOND". В пепельнице же, среди черно-серого хлопьевого слоя толщиной в большой палец и множества окурков, почти всегда лежала целиком истлевшая сигарета.
Всё это не производило на меня ровным счетом никакого впечатления. В перерыве между занятиями я пил кефир, беседовал с санитаркой, лазил в холодильник или слушал какой-нибудь диск из роскошной коллекции преподавателя, хранившейся в большом выдвижном ящике книжного шкафа. Среди прочих, одним из моих развлечений в кабинете, где собирались все, и оттого из-за сигаретного дыма не видно было противоположного его конца, была порча чужих сигарет. Когда я достаточно познакомился и сошелся с другими учащимися, я просил у кого-нибудь из них сигаретку и при нем же каким-нибудь изощренным способом ее портил. Так я развлекал себя очень недолго, потому что скоро никто уже не соглашался давать мне сигарет; анатом своей большой волосатой рукой показывал кукиш.
Продолжалось все это в течение двух с половиной лет. За это время, как, впрочем и за всё, которое прошло с того момента, как в третьем классе я и сын вышеуказанного анатома впервые попробовали покурить сигарету, я не сделал ни одной затяжки, и никакого желания к этому не испытывал. Больше того, я вообще не думал об этом. Зато, наверно, я был чемпионом мира по пассивному курению, потому что меня мало интересовало, курят ли в помещении рядом со мной, или нет. Я легко проводил очень много времени в компаниях, где курили все. Сигаретный кумар, на который можно было вешать, пожалуй, не то что топор, а несколько рельс за раз, был мне абсолютно безразличен.
В моем классе курили практически одни девочки, что я считал одной из крайностей глупости и выпендрежа. По-настоящему зависимыми, между тем, были четверть из них. "Целоваться с курильщиком - всё равно, что облизывать пепельницу". Мой тогдашний юношеский максимализм подвергал беспощадному анализу любую категоричную фразу, стараясь следовать хоть каким-нибудь логическим законам. Досталось и этой, и в итоге я не согласился с ней ни на единую букву, рассудив, что это совершенно не так, что, к тому же, подкреплялось моим жизненным опытом.
Единственным человеком, которому я сказал хоть слово по поводу курения, была моя соседка и одноклассница. Но это было, скорее, бесцельное обращение. Я с тем же успехом и эффектом мог ежедневно говорить ей, что она дура, приводя любую другую причину. По большому счету, мне и в этом случае было совершенно плевать.
Сейчас мне восемнадцать лет и девять месяцев, а когда исполнилось ровно, бабушка подарила мне трубку своего деда. Это было во время того, как я приехал на зимние каникулы, сильно сокращенные моей неудачно сдаваемой сессией. Через два месяца я подумал, что не дурно было бы опробовать эту колоритную вещицу в действии. За сим был куплен трубочный табак, который, кстати, лежит у меня до сих пор, ненужный по той причине, что трубку сломал один мой товарищ.
Я не умел правильно набить трубки и не знал, как нужно ее раскуривать, руководствовался только тем, что когда-то где-то видел, и рядом советов по набиванию, которые прочитал заранее. Выкурив из нее весь табак, я решил, что это ничего себе так занятие, раз в неделю можно и трубку покурить. Но процесс набивки, а также последующей разборки и чистки трубки еще несколько месяцев после этого останавливал меня всякий раз, когда мне в голову приходила мысль о ее курении.
Примерно в этот же момент в моей жизни появились "Биди" - индийские хэндмэйд сигаретки, представляющие собой цельный табачный лист, в который завернуты шенкованные индийские пряности и табак. Мы с дядей Маском купили себе по пачке, удобно расположились во дворике дома напротив магазина и закурили. "Биди" вставляли. Головокружение и тахикардия, думаю, обуславливали изменение сознания в очень маленькой степени и на очень непродолжительный срок. На тот момент я перестал пить ровно на месяц, якобы на спор, на самом деле, чтобы удостовериться, нет ли у меня каких проблем с алкоголем, а поскольку "состояние измененного сознания - это наше всё", "Биди" стали неплохой заменой. Вечером я возвращался домой из университета, заходил в комнату, разувался, скидывал сумку, мыл руки и шёл в подъезд раздавить одну. Бывало, что я так плохо чувствовал себя после этого, что приходилось ложиться и лежать, не шевелясь. Но причиной этому было то, что я очень мало ел в те дни, а то, что ел, особым качеством не отличалось. Все это накладывалось на подъем к высшей точке, которая представилась теми вещами, причиной которым было полное отсутствие у меня иммунитета. Но тогда я еще не знал, что гемоглобин у меня 50, всасываемость желудка отсутствует и что с самого рождения мне была предписана диета №5.
Шел май, и мне было совершенно не до этого всего, я пребывал в одном из самых возвышенных состояний за счет того, что творилось тогда на моем личном фронте, с которого сейчас я благополучно дезертировал. Я в самом прямом смысле питался святым духом, ну, возможно, не таким уж и святым, но больше списать не на что. Я просыпался утром и начинал день в предвкушении того, что мне предстоит пережить в его течении. Это сильно тогда меня меняло, складываясь с некоторыми другими менее заметными и значительными факторами. Однако этого всего уже оказалось недостаточно для того, чтобы вернуть меня на прежнее место, откуда табака было вовсе не видать. Когда я две недели подряд ходил на отработки по физкультуре, к расстоянию, которое я проходил ежедневно самостоятельно, прибавлялось еще десять километров, которые я мог либо пройти пешком, либо пробежать. Как и в случае с простым будничным бегом, наматывая круги на время в качестве нормативов, я постоянно думал о том, ухудшатся ли мои результаты по сравнению с прошлым семестром, когда я, еще будучи простым пассивным курильщиком, открыл для себя бег и полюбил его. Не ухудшались. Один раз гораздо лучше, другой раз - просто хуже. Потом снова лучше и т.п. А между тем, одна "Биди" в вечер обратилась сначала в три в день, потом в пять, потом в десять. До пачки не дошло, да этого и не предполагалось, но около пятнадцати в день всё-таки уходило на тот момент, когда я, полностью отчитавшись по университетской программе, начал упаковывать свои вещи в чемодан и думать о том, что я буду делать дома.
Мы ехали в последнем вагоне поезда, фирменном, с биотуалетами и бортиками на верхних полках. В кармане моей рубашки с предыдущего дня осталось четыре или пять "Биди". "А это не травка, ничо?" - спросил некий Эдуард, бывший подводник лет сорока, когда мы практически залпом распили с ним и Маском "Легенды Италмаса" и вышли покурить в тамбур, окна которого пестрили быстросменяющимися картинами пейзажа, которые я так люблю в дороге в Москву и из нее на поезде.
Помимо "Биди", которые шли на курение в поезде, у меня в сумке лежало еще три пачки. Я наивно полагал, что когда они дома закончатся, я совершенно забуду о курении табака вообще. Сроку им отводилось два месяца. Продержались - чуть меньше одного. Приметная мягкая упаковка и их необычный вид сделали свое дело. Почти целую пачку я раздал, остальное скурил сам с редкой помощью дяди Маска. Последняя кончилась, и случилось это так резко и неожиданно, что я невольно почувствовал себя героиновым наркоманом на луне. А в этот момент на расстоянии вытянутой руки оказалась "Прима". Я себя долго ждать не заставил и следующие месяц с небольшим курил "Приму". Она повторила историю "Биди" только в ускоренном режиме. Пока мы ночью пили дешевый коньяк в гараже, уходило по 5-7 штук. Через неделю - полпачки в день. На левой части подушечки указательного пальца моей правой руки появилось несмываемое темно-желтое пятно: каждую "Приму" я докуривал до последнего.
Я разжился разными мундштуками, начал стараться покупать, попробовав разные, "Приму" производства табачного завода г. Красноармейска, потому что из всех они мне нравились больше. Знакомые люди начали привыкать к тому, что теперь меня можно увидеть курящим табак. Дома, правда, я пока не так вольничал; подкармливалась моя робость тем, что мать на 4 недели уехала в Екб на учебу и возвращалась только по выходным, а отец регулярно был на работе, приходил поздно вечером, когда я отправлялся гулять и мог смолить сколько влезет. Хотя, он первый из людей такого порядка, при ком я открыто стал выходить на балкон. Единственное, кого я старался этим не задевать, это младшего брата. Вообще старался не курить на глазах у маленьких детей и вроде того. Не знаю, какой от этого толк, но это стало частью моего собственного "этикета курильщика", о котором я, надеюсь, расскажу потом.
Все описанные процессы происходили вяло, без особого шума, внимания практически никто, кроме меня, на это не обращал. Пока не настал такой день, когда начался Suicide season. 3 августа днем он начался. Я шел в сторону центральной городской площади по тропинке, по которой ходил, может быть, уже несколько сотен тысяч раз или больше, и прокручивал в голове свежую строчку "...извини, но дальше я пойду одна..." и некоторые другие прилегающие к ней. Тогдашнее мое состояние довольно легко описать вот как: мне хотелось куда-то деться, но я не знал этого места. Куда бы я ни шел, в лучшем случае это оказывалось немного не то. Мне хотелось что-то делать, и я примерно знал, что конкретно, поэтому ежедневно я вставал рано утром и ехал с дедом и бабушкой в сад и делал там абсолютно всё, о чем они меня просили. Мне нравилась эта работа, потому что она такого типа, когда результат виден сразу, не нужно ждать и гадать, хорошо ли ты сделал. Обязанности были негласно поделены: бабушка занималась садом по части того, что в нем росло, дед - домом и только домом. Не знаю даже, у кого было больше занятий, но я старался помогать им одинаково, по очереди. С перерывами. На то, чтобы забраться на второй этаж еще недостроенного дома, куда деду было тяжело, а бабушке не за чем подниматься, и там, сидя на диване, которому, кажется, чуть ли не в два раза больше лет, выкурить сигарету и попить воды или чая. Это, кажется, последние люди, которые узнают об этом. Хотя, возможно, этого и не произойдет.
Домой я возвращался совершенно изнуренный, по дороге от бабушки обязательно выкуривая одну "Приму" или "Беломор", ел и ложился спать. А когда просыпался и приходил в себя, то в голове снова всплывала некоторая строчка, вернее, даже, не она сама, а образы, которые она влекла за собой и от которых было совершенно никуда не деться. Я отвлекался тем, что отправлялся на любое сборище людей, с которыми мне приятно иметь дело, но чаще всего я читал. И в том и в другом случае курил, сколько мне заблагорассудится. Тогда я уже полностью освоился, регулярно курил после завтрака, после обеда, после позднейшего ужина, когда, возвращаясь в третьем или четвертом часу ночи, обнаруживал в сумке уже пустой или почти пустой красный квадратик "Примы"; курил во время того, как шел куда-то, по пути обратно, когда просто гулял, но особенно, когда сидел дома и в компании товарищей. И я никогда не покупал по одной пачке.
Примерно в это же время или чуть-чуть позже выяснилось, что состояние, к которому я так упорно шел всё время, начиная с первых дней учебы на первом курсе, употребляя алкоголь, а так же всяческие вещи, которые не стоит употреблять, в пищу, достигло, если не апогея, то близкого к нему положения. Во время обследований, я узнал, что ничего из того, что я раньше любил складывать в рот, разжевывать и проглатывать, даже самые невинные мелочи, вроде булочек и сока, мне нельзя. Это не главное, об этом я, надеюсь, тоже напишу позднее. Главное, что мне ничего нельзя было алкогольного, кроме самогона, который я на тот момент не то чтобы не нюхал, я его даже не видел ни разу в жизни, и виски. С последним, конечно, я интенсивно общался, особенно в конце первого семестра. А еще мне прописали таблетки, гидроксихлорохин среди прочего. Я уже даже забыл его человеческое название, но не суть. Мне нужно было принимать его три раза в день через день. И с никотином это довольно сильно вкатывало. В инструкции к этим таблеткам, содержащей множество неизлечимых болезней в качестве побочных эффектов, даже был пункт "Управление транспортом" и "Работы, требующие повышенной концентрации внимания". Видимо, это была жесткая вещь, но это меня совершенно не остановило. Примерно тогда же я, сидя в кресле стоматолога, впервые утвердительно ответил на вопрос "куришь?".
Сначала я пытался набивать его в бумагу из-под "Примы". Затем использовал папиросную бумагу. Получалось совсем никуда негодно и криво; через неровно склеенные края бумаги табак высыпался и оказывался повсюду. У меня в сумке он валялся крошками на дне, на кухне - теми же крошками на полу. А потом я приноровился и делал вполне годные к использованию самокрутки. С табаком, за который я переплатил почти в два раза по сравнению с его реальной ценой (добро пожаловать в г. Снежинск), истратив остатки тех запасов, которые были припрятаны на мотство и ни-в-чем-себе-не-отказывание во время каникул. Да и сами каникулы, впринципе, подошли к концу. Так вот, самокрутки были куда покрепче "Примы", поэтому курились наравне с ней и в значительно меньших количествах. Однако это было не важно. Этот эксперимент пробудил во мне интерес к такого рода курению, и, когда я вернулся обратно в Москву, покуривая в тамбуре вагона свои "козьи ножки", как их называла мать, когда просила скрутить и ей (до того она никогда не курила), первым делом я разжился нормальным табаком и машинкой для скручивания. Не знаю, как я тогда определил, что тот табак, который я купил дома, не нормальный, но это оказалось правдой.
Мне восемнадцать лет, и еще полгода назад я бы не мог подумать, что я буду курить сигареты. Бросить здесь и сейчас я не могу. Во-первых, проблема в том, что я не ощущаю особого вреда, который сигареты наносят моему здоровью, притом, что я достаточно хорошо его осознаю. Во-вторых, я не хочу делать это "на рывок". Это добавит еще один пункт в список вещей, которые уже и так изнуряют моё тщедушное тельце и чуть менее тщедушный разум.
Когда я начал курить, я понял многие вещи, с этим связанные, какие нельзя понять просто наблюдая за курильщиками. Я узнал, что такое никотиновое голодание, что такое "перекурил", научился пускать колечки, курить "водопадиком" и теперь мне и в голову не придет кому-то ломать сигарету. Я получил пропуск в клуб, в который до того мог заглядывать только с улицы через окна и спрашивать у выходящих "ну, как?" У меня выработались определенные манеры курильщика, сложился собственный "этикет курильщика" и тому подобное.
Когда я ввязывался во все это, я не думал, что легко смогу бросить, и не думал, что в любом случае втянусь. Момент, когда я начал курить совпал с тем временем, когда я пробовал себя на некоторые зависимости и способность от них избавляться. 10\0,8 - заветное число. Я курю крепкие сигареты, потому что я ощущаю их, я чувствую, как дым попадает мне в легкие, иногда - с какой стороны это происходит, в которое больше. Убиваться, так убиваться - такое мнение у меня на этот счет. Если курить суперлайт и прочее - какой тогда вообще смысл? Здесь, наверное, можно сослаться на мою склонность к какому-то членовредительству или чему-то подобному. Если что-то проходит бесследно, есть большая вероятность, что это скоро забудется. Отсюда у меня специфическое отношение к использованию того, что приносит вред здоровью. Как сейчас я игнорирую легкие сигареты, так несколько лет назад я презирал запивание водки. Конечно, это глупо и безосновательно, но я не хочу в этом разбираться, это просто такая моя черта, такая моя манера.
Когда я курил "Приму" дома, я думал, что мне достаточно будет набеситься, накуриться вдоволь, и все само пройдет. Но это перешло в нечто большее. С одной стороны, часть меня говорит: "Просто возьми и не кури. Чисто физически. Не доставай сигарету, не клади ее в рот и не зажигай её". Никотиновое голодание и тому подобное - как-нибудь уж справимся, терпения на такие ситуации у меня хватает. Разве с алкоголем было легко?
Всё это было бы замечательно, если было подкреплено чем-нибудь материальным, вещественным. Одышки, кашель? Ничего этого нет! Я проклятый астматик и после всех своих похождений, в октябре месяце я сдаю норматив в 3 километра за 13 минут ровно. Да, это дается мне не так просто - пшик, и всё, по пути к финишу я чувствовал себя довольно дерьмово, но точно также было и прошлым летом, когда я на отработке пытался сдать то же самое и не прошёл и половины дистанции, потому что почувствовал какой-то пиздец. Сигареты ли обуславливают эту тяжесть?
Всё, я выписался. Давно уже хотел написать эту историю, поскольку довольно много людей спрашивали, а это, как неизвестно, самый главный критерий написания чего-либо и попадания сюда (потом просто - раз! дал ссылку, и никаких вопросов, и не надо всем одно и то же рассказывать)), хотя! Нужно тут заметить, не знаю чего ради, что изначально я хотел описывать это всё в совершенно ином ключе, а то, что вышло - получилось спонтанно, с легкой руки лодыря, прогулявшего сегодня все пары, перенеся их себе на пятницу. В связи с этим упущены строгость, достоверность, крайняя откровенность и самокритичность, с которой я относился и продолжаю относиться к этой ситуации. Это не значит, что я чего-то в этом своем рассказе приврал, но, возможно, упустил пару моментов, которые хотел вставить, когда продумывал рассказ. А еще я начал за здравие, закончил - не так, как хотелось бы, т.е. не так, как начал, это я заметил. Сдержанное приемлемое повествование перерастает в многословное повествование к середине, и к концу я пытаюсь себя сдерживать, но плохо получается. Но мне всё равно, в целом я доволен. А еще, если честно, я устал уже к седьмому абзацу) Всем спасибо.
Сообщения
