Давно мне не писалось так легко и свободно, давно мне не писалось вообще; между тем, материала копится достаточно, но нет импульса его перерабатывать. Я уже давно заметил, что я пишу только тогда, когда мне плохо. Не знаю, так ли это на все 100, но пока что получается так. Причем, определение самого этого "плохо" тоже пока довольно рассыпчатое. Например, по сравнению с тем, как я чувствовал себя около полутора месяцев назад, у меня все просто замечательно, даже не по сравнению, у меня просто всё хорошо. В общем, об этом еще очень крепко нужно подумать, а пока я расскажу о том, как я впервые в жизни встречал новый год в поезде. Надеюсь, последний. Это сразу же, прямой репортаж с места событий.
Проигнорировал предыдущую страницу, изорванную на самокрутки.
Много ли, интересно, можно написать, сидя на а\в вокзале в течение 2,5 часов, в приступе паранойи с разбитым носом, но в Нелином шарфе?
<...>
Когда вместо длительного верного пережидания ты осознанно выбираешь трудный путь в силу того, что думаешь, что способен в одном положении спокойно перетерпеть многое (даже иглы под ногтями?), в некоторых случаях ты думаешь, что в итоге все будет хорошо.
Но я вот что скажу: всё настолько не хорошо, что у меня даже ручка не подходит для полевого письма.
С другой стороны, я пока жив, мне тепло, я сыт, и я всё-таки могу писать.
Вопрос вот в чем: можно ли много путнего написать, когда у тебя течет из разбитого носа, пульсирует, распухая, левый шейный лимфоузел, через несколько часов будет больно открывать челюсть и уже сейчас больно глотать?
И еще вопрос: стоит ли после этого всего говорить, что "нахуй такие новые года"?
Я немного поддет, но, я думаю, это не помешало мне принять верное решение в момент, к которому я совершенно не был готов, и даже предполагать не мог подобного хода событий.
Это когда ты сидишь в углу, т.е. справа и слева - стены + перед тобой стол, а на уровне высоты этого стола твоё лицо, в которое уже направлена довольно быстро движущаяся нога. За что? Вот у меня сейчас (в момент написания) этот вопрос возник сразу. Интересно, у читающего он сразу возник или нет?
Я вот что скажу.
Сейчас восемь часов и десять минут, первое января две тысячи десятого года. Я сижу в полной зимней выкладке в здании а\в г. Екатеринбурга. В этом же замечательном тёплом помещении, где мне удалось занять удобное местечко, совершенно не предназначенное для сидения на нем жопой (чем я сейчас занят, кстати), находится человек (по-крайней мере, 5 минут назад был тут), который около часа с небольшим назад поднялся обеими ногами на нижние полки, руками взялся за верхние, занес правую ногу, чтобы ударить меня ступней в ботинке в лицо. А я решил не ждать, что из этого получится.
5 минут назад я лежал на одной из этих нижних полок в ботинках, головой на своей куртке, пытаясь изобразить полное спокойствие.
Теперь же я отнимаю руки от своей головы, прижатые к лицу в районе лучевой и локтевой костей, бросаюсь на него.
На него. Он - это Мичман. Мы даже не удосужились познакомиться. Он просто сказал мне в сон: "Я не знаю, но вы с арой родите мне к вокзалу 5 рублей". Это примерно то же самое, как когда мама приходила ко мне с утра, садилась на кровать и начинала рассказывать, что мне нужно сделать днём.
А еще я не люблю сокращения слова "тысяча". Мне просто не нравится, когда, имея в виду тысячу, человек говорит "рубль". А в тот момент этот прием стал мне еще ненавистнее, меня прямо начало воротить от него.
Этому мудаку, в отличие от моей замечательной мамочки, повезло, потому что я не спал, и, сначала переварив его слова, пока он поднялся и ушёл, я затем резко достаю кошелек, в темноте по памяти на ощупь (купюры всегда лежат по убыванию к разворотке) достаю 2 куска и пытаюсь сложить их в куртку.
Думаю, если бы он вернулся в этот момент, он сильно бы расстроился и незамедлительно бы принялся меня пиздить.
Карман не находится. Я знаю, что у меня в куртке есть два внутренних кармана. Я хватаю ее, переворачиваю на одну сторону, но кармана там найти не могу. Ни молнии, ни липучки.
А вот товарищ старший лейтенант в дежурной части вокзала ловко выворачивает пустой внутренний карман на молнии, а затем и другой, на липучке, куда я успел-таки припрятать 2 куска.
Так вот, отнимаю руки от лица и, не дожидаясь второго удара, кидаюсь на него.
Сейчас я сижу и жду своего автобуса до Челябинска. В 10.08. Время - примерно 8.30. Мне есть чем заняться. Я пишу.
Мы сидим в темном плацкарте друг напротив друга. Я в свитере, руки у меня разведены в стороны, и я ору: "Так, блять, давай! Давай, йопты, я твой весь", а мне в ответ: "Мне похуй, ты с вокзала не выйдешь."
- Да ты хоть нахуй меня убей [и съешь меня целиком], у меня нет 5 кусков. 500 на билет и хуй на том.
- Ты меня понял, - твердит этот пьяный мудак, - с вокзала ты не уйдёшь.
Он начинает меня бить, всё, что я делаю, - довольно эффективно закрываю голову руками (так какого ж хуя у меня болит левый подшейный лимфоузел, разбит нос и что-то там еще? Кровь с рук засохла и осыпалась). У меня нет ни малейшего желания ему отвечать. Сейчас в голову приходит мысль в стиле "подставь другую", но тогда было не до того, плюс сейчас, анализируя опыт прорывания блокады угла, я понимаю, что совершенно легко мог ответить, только вот тогда, видимо, эта непришедшая мысль (ну, про подставление) была всё-таки реализована, и я просто иду к проводнику и говорю: "Э-э-э.. Меня тут убивают." А он отвечает: "А я что?" Я говорю: "Ну, было бы очень неплохо что-нибудь предпринять." Тут в проеме вагона появляется Мичман.
Между нами кто-то там. И его удар, хотя и достигает моей головы, но не в полную силу. Я снова прохожу сквозь него и отправляюсь искать вагон милиции (где я вообще о нем слышал?).
Мент достает книжку из моей сумки. "Чак Поланик, - говорю, - испортил мне жизнь."
Испортил мне всю мою литературную жизнь. Закутнев "Сент-Пэйшенс".
Сижу жду автобус до Челябинска, с которого мне придется слезть у поворота. За полпути. Или нет.
Это свиное рыло, кажется, убралось, причем, довольно давно.
Ладно, пора переставать играть в хуй знает кого, скажу так:
я ехал в поезде Москва-Абакан с 22.55 30го числа до 3.45 1го. Меня нихуя никто не смог встретить, потому что тут 30 градусов, типа ничего не заводится.
В поезде я не пил до самого уральского нового года, потом меня пригласил в купе некто Мичман (звание у этого хуя такое, хотя хуй знает), потом он спёкся, я помог ему улечься (как можно удобнее), потом поднял его (чтоб он не проебал Екатеринбург), он обвинил меня в том, что я спиздил у него 5 кусков, немного меня попиздил, потом я пошёл к командиру поезда, тот нас отнес в дежурную часть, там меня от и до обшмонали, ничего не нашли, но пьяное хуйло продолжило мне угрожать. Я и сам выпивши, оттуда развилась паранойя. Я с ментом дошёл до а\в вокзала, и мичман тут всё равно тусит. Я пьян, уставш, и мне еще предстоит мини-жопа (тащиться до поворота на Снежинск [вот, блять, охуенно интересно, до Ёбурга машина не заводится, а до поворота заводится], вообще, блять, пешком оттуда до дома пойду!).
Ну, и конец. А, да! Я почему это всё написал: нахуй чтоли НГ в поезде или как? И продолжать мне любить свой народ, с которым носишься как с собственным ребенком, а потом от него же получаешь с правой по ебалу?*
* - последний вопрос немного некорректен, но, поскольку всё писалось на одном дыхании, в состоянии аффекта и под довольно сильным впечатлением, надо сделать скидку. Учитывая, также, то, что я просто добросовестно переписываю заметки из ежедневника, можно только выкидывать и дополнять текст, но не изменять. Поэтому концовка немного смазанная и не сильно в тему. Отсутствует довольно большой кусок повествования (не выкинут, его изначально не было), который хоть как-нибудь мог помочь понять, почему возник именно этот вопрос. Так что для того, чтобы вся картинка сложилась воедино, я постараюсь написать постэффективный полный обзор.
А так, прежде всего, да, любить свой народ. Вообще любить людей. Но об этом когда-нибудь в другой раз. Надеюсь, у меня хватит сил написать, а у кого-нибудь терпения и внимания прочитать, что там было в хронологии и деталях.
Сообщения
